Кукла в человеческий рост и с бровями, как у Такеши Китано, проходит полный медосмотр, от расспросов про семейные болезни до томографии. Под конец врач устало говорит "пациенту": "В следующий раз пусть приходит сам". Но "сам" прийти боится.
Художник в кризисе, про якудза снимать надоело, любой сюжет скатывается либо в самоповтор, либо в эпигонство по отношению к классикам. Он разучился делать фильмы, пусть доктор поставит диагноз. Пока сам Китано со своим кукольным двойником молча грустит, глядя на море, закадровый голос Китано расказывает про жанровые мучения исписавшегося творца. Самурайские приключения, хоррор, семейная драма, социальная драма - всё это, едва начавшись, признаются никуда не годными. Наконец, под руку попадается сюжет про двух женщин (из кукольного театра) и астероид (из космоса), и на экране начинает творится что-то невообразимое.
Нечто подобное с Китано уже происходило в "Снял кого-нибудь?" - ему, кажется, необходимо периодически разбирать свой стиль и образные штампы до элементарных частиц, а потом смешивать их на экране до полной потери смысла, чтобы вспомнить, что, зачем и почему должно работать в его картинах. Все эти брутальные толстяки в женском белье, изображающие гейш, непременный спорт, уличные забегаловки, лапша, переполненные автомобили - все эти характерные детали, переходящие из фильма в фильм, беспорядке валятся в огромный чан, приобретая такой вкус, что у попробовавшего глаза на лоб лезут. И всё это сделано с какой-то неописуемой наглостью и полным равнодушием к зрителю, начав, допустим, хохотать, Китано не останаваливается до тех пор, пока всех вокруг и его самого не стошнит, он как будто пытается определить, или обновить, границы безвкусицы. Его, конечно, постоянно заносит, но это похоже на то, как если бы у автомеханика, с головой зарывшегося под капот автомобиля, вдруг упали с ремня штаны и обнажили не слишком привлекательную часть тела - маленькая неприятность в важном деле. И, наверно, самое главное, что выясняется по ходу дела - то, зачем в его фильмах нужен он сам. Это парализованное лицо, которое, кажется, не слишком много потеряло после аварии, с вечным выражением, как в песне, "...только я зачем тут-то", позволяет устраивать какой угодно апокалипсис. Любая грубость, любая безвкусица куда-то исчезают, натолкнувшись на кривую и не к месту ухмылку или короткое хеканье вместо смеха. В кадре он и впрямь работает в режиме куклы, неодушевлённого болвана, равноудалённый от всего, что творится вокруг. С другой стороны, бессловесность и неподвижное лицо заставляют его самого искать выразительности без дешёвых трюков типа криков и слёз, находить силу не в жирных масляных мазках, а в тонкой полупрозрачной акварели. Глядя на его непроницаемой рябое лицо, уже не задумываешься, что он выкинет: ткнёт в глаз палочками для еды, или рассмеётся, или и то, и другое, но его присутствие заставляет видеть и впитывать в кадре то, на что раньше не обращал никакого внимания.